Репин и его друзья
Рассказ о жизни великого живописца через призму его отношений с современниками
Статья опубликована на портале генерального спонсора крупнейших художественных выставок России Банка ВТБ. Ссылка на первичный источник статьи в конце текста.
Илья Ефимович Репин добился при жизни славы большей, чем любой другой русский живописец XIX века. Фигура Репина стала ключевой в мире изобразительного искусства, значимость которой можно сравнить со значимостью Льва Толстого в мире литературы. Круг его друзей составляли все звезды России рубежа XIX–XX веков, среди которых не только художники, но и представители других видов искусства — литературы, музыки и театра. Предлагаем вам взглянуть на творческий и жизненный путь Ильи Репина через призму его взаимоотношений с великими современниками.
Иван Крамской
Говоря современным языком, карьеру художника Репин начал в совсем юном возрасте — в 16 лет он отважился покинуть отчий дом и отправился работать в кочевой иконописной артели. В 1863 году — во время работы над восстановлением старого иконостаса каменной церкви в селе Сиротино (Воронежская губерния) — юноша впервые услышал от коллег о некоем Иване Крамском, талантливом художнике из Острогожска, которому удалось уехать в Петербург и стать, по слухам, чуть ли не профессором живописи. Для мечтающего о поступлении в петербургскую Академию художеств Репина этот рассказ стал чем-то вроде знака судьбы. В том же году он отправляется в Петербург и поступает в рисовальную школу при Академии, в которой тогда, по счастливому стечению обстоятельств, преподавал (вел по воскресеньям класс) сам Крамской. Свою первую встречу с учителем Репин описал следующими словами: «Так вот он какой!.. Сейчас посмотрел и на меня; кажется, заметил. Какие глаза! Не спрячешься, даром что маленькие и сидят глубоко во впалых орбитах; серые, светятся. Вот он остановился перед работой одного ученика. Какое серьезное лицо! Но голос приятный, задушевный, говорит с волнением… Ну и слушают же его! Даже работу побросали, стоят около, разинув рты; видно, что стараются запомнить каждое слово. Какие смешные и глупые лица есть, особенно по сравнению с ним… Однако как он долго остается все еще у одного! Сам не поправляет, а все только объясняет <…> Я думал: напомнить ли ему, когда он дойдет до меня, об его острогожских знакомых, — и не решался; я стал сильно волноваться по мере приближения его ко мне, но работать продолжал».
На первом же занятии Крамской отметил работы Репина — одна из них даже удостоилась оценки «прекрасно». С этого дня завязалась их дружба, которой будет суждено продлиться до самой смерти Крамского в 1887 году. Иван Николаевич, будучи талантливым педагогом и проницательным человеком, сразу оценил талант Репина и его врожденный дар художника-реалиста: уже в своих ранних произведениях, сам того не понимая, он рушил каноны академической живописи, создавая настоящие, «живые полотна». Для Репина Крамской на всю жизнь стал беспрекословным авторитетом, учителем, с чьим мнением он всегда считался и, несмотря на вспыльчивость своего характера, не смел даже спорить.
Из воспоминаний Репина: «Через некоторое время я пocтyпил в Aкaдeмию xyдoжecтв, нo pиcyнки cвoи пocлe aкaдeмичecкиx экзaмeнoв пpинocил Кpaмcкoмy; мeня oчeнь интepecoвaли eгo мнeния и зaмeчaния. Мeткocтью cвoиx cyждeний oн мeня вceгдa пopaжaл. Ocoбeннo yдивлялo мeня, кaк этo, нe cpaвнивaя c оригиналом, он совершенно верно указывал мне малейшие пpoпycки и нeдocтaтки. Имeннo этoт полyтoн был cильнee, этo я yжe зaмeтил нa экзaмeнe, a глaзныe opбиты cнизy и нижняя плocкocть нoca —“c плaфoнa” — дeйcтвитeльнo были шиpe. A вoт вeдь aкaдeмичecкиe пpoфeccopa-тo, нaши cтapички, cкoлькo paз пoдxoдили, пoдoлгy cмoтpeли, дaжe кapaндaшoм чтo-тo пpoвoдили пo мoим кoнтypaм, a этиx oшибoк нe зaмeтили; a вeдь кaк этo вaжнo: coвceм дpyгoй cтpoй гoлoвы пoлyчaeтcя. Мaлo-пoмaлy я пoтepял к ним дoвepиe, интepecoвaлcя тoлькo зaмeчaниями Кpaмcкoгo и слушал только его».
Крамской к тому времени уже не имел никакого отношения к Академии художеств. В ноябре 1863 года разразился скандал (вошедший в историю русского искусства как «Бунт четырнадцати»): из-за желания писать картины на свободные темы, а не выбранные Академией Крамской и еще тринадцать живописцев покинули учебное заведение. Неожиданно для самого себя Репин оказался в самом эпицентре драмы, развернувшейся в художественной среде. Крамской, выступавший против академической премудрости, сухого языка и подражания «чуждым русским людям римским идеалам», становится одним из идеологов создания русского искусства, воспевающего местную жизнь и природу. Живописец мечтал создать кружок, который объединил бы его единомышленников — стал бы новым центром национального искусства в противовес Академии художеств. Так сначала под его руководством появился Клуб художников, который не выдержал резкого роста и быстро распался, а затем образовалась Артель художников, которая ныне считается первым в России независимым объединением художников. Репин был желанным гостем Артели, регулярно и с удовольствием принимал участие в творческих вечерах сообщества.
«Наконец по четвергам в Apтeли oткpыли вeчepa и для гocтeй, пo peкoмeндaции члeнoв-apтeльщикoв. Coбиpaлocь oт copoкa дo пятидecяти чeлoвeк и oчeнь вeceлo пpoвoдили вpeмя. Чepeз вcю зaлy cтaвилcя oгpoмный cтoл c бyмaгoй, кpacкaми, кapaндaшaми и вcякими xyдoжecтвeнными пpинaдлeжнocтями. Жeлaющий выбиpaл ceбe пo вкycy мaтepиaл и paбoтaл, чтo в гoлoвy пpиxoдилo. В coceднeй зaлe нa poялe ктo-нибyдь игpaл, пeл. Инoгдa тyт жe вcлyx пpoчитывaли cepьeзныe cтaтьи o выcтaвкax или oб искyccтвe. Тaк, нaпpимep, лeкции Тэнa oб иcкyccтвe читaлиcь здecь пepeвoдчикoм Чyйкo eщe дo пoявлeния иx в пeчaти. Здecь жe oднaжды Aнтoкoльcкий читaл cвoй «Кpитичecкий взгляд нa coвpeмeннoe иcкyccтвo». Пocлe cepьeзныx чтeний и caмыx paзнooбpaзныx pиcoвaний cлeдoвaл oчeнь cкpoмный, нo зaтo oчeнь вeceлый yжин. Пocлe yжинa инoгдa дaжe танцевали, если бывали дамы», — писал об этом периоде художник.
Репину нравились мероприятия Артели, но его сильно смущал тот факт, что он, будучи на тот момент студентом Академии художеств, по сути, посещал вечера ее идеологических оппонентов и ярых критиков. К чести Крамского, который очень тяжело переживал свою «войну» с Академией, он никогда не ставил перед Репиным вопрос о выходе из нее, не ждал от ученика слепого следования своим идеалам. Имея за спиной классическое образование, он как педагог понимал, что масштаб таланта Репина позволит ему взять из классического подхода лучшее, не потеряв при этом свой собственный стиль и видение мира.
Несмотря на однозначный успех, конфликты внутри Артели достаточно быстро (в 1871 году) привели к ее распаду. В том же году московский живописец Григорий Мясоедов предложил петербургским «артельщикам» присоединиться к московскому Товариществу передвижных выставок. Крамской страстно поддержал эту идею и вскоре возглавил движение передвижников в Петербурге, в которое в кратчайшие сроки вошли такие известные живописцы, как Шишкин, Ге, Максимов и другие.
Репин присоединился к Товариществу передвижных выставок в 1878 году, будучи к тому времени уже известным художником: в 1873 году его «Бурлаков на Волге» приобрел для своей коллекции великий князь Владимир Александрович. Крамской воспринял идею Репина о вступлении в товарищество с энтузиазмом: «Знаете ли вы, какое хорошее слово вы написали: “Я ваш”. Это слово вливает в мое измученное сердце бодрость и надежду. Вперед!»
Картины Репина пользовались большой популярностью у посетителей (а следовательно, приносили сообществу деньги), поэтому для художника было сделано беспрецедентное исключение: отменен так называемый экспонентский стаж, необходимый для вступления в Товарищество передвижных выставок. Именно на выставках передвижников впервые были показаны такие известные работы Репина, как «Портрет Модеста Петровича Мусоргского», «Крестный ход в Курской губернии» и «Не ждали».
После 1878 года карьеры обоих художников развивались успешно, но немного в разных направлениях. Впрочем, на их общении это не особенно сказывалось — до конца жизни Крамской оставался для Репина любимым учителем и главным критиком — человеком, мнения которого он ждал и к которому прислушивался.
О том месте, которое занимал в жизни Репина Иван Николаевич Крамской, лучше всего говорят воспоминания художника о похоронах своего старшего товарища:
«Я нe пoмню cepдeчнee и тpoгaтeльнee пoxopoн!.. Кoгдa гpoб eгo был oпyщeн в мoгилy и кoгдa цeлый чac зaдeлывaли cклeп. Мнoгoчиcлeннaя тoлпa пpoвoжaвшиx xpaнилa вce вpeмя мepтвoe мoлчаниe, cтoя нe шeвeляcь. Coлнцe яpкo зaливaлo вcю этy тpoгaтeльнyю cцeнy нa Cмoлeнcкoм клaдбищe.
Миp пpaxy твoeмy, мoгyчий pyccкий чeлoвeк, выбившийcя из ничтoжeства и гpязи зaxoлycтья… Cнaчaлa мaльчик y живoпиcцa нa пoбeгyшкax, пoтoм вoлocтнoй пиcapь, дaлee peтyшep y фoтoгpaфa, в дeвятнaдцaть лeт ты пoпaл нaкoнeц нa cвeт бoжий, в cтoлицy. Бeз гpoшa и бeз пocтopoннeй пoмoщи, c oдними идeaльными cтpeмлeниями ты быcтpo cтaнoвишьcя прeдвoдитeлeм caмoй дapoвитoй, caмoй oбpaзoвaннoй мoлoдeжи в Aкaдемии xyдoжecтв. Мeщaнин, ты вxoдишь в Coвeт Aкaдeмии кaк paвнoпpaвный гpaждaнин и нacтoйчивo тpeбyeшь зaкoнныx нaциoнaльныx пpaв xyдoжникa.
Тeбя выcoкoмepнo изгoняют, нo ты c гигaнтcкoй энepгиeй coздaeшь oднy зa дpyгoй двe xyдoжecтвeнныe accoциaции, oпpoкидывaeшь нaвceгдa отжившиe клaссичecкиe aвтopитeты и зacтaвляeшь yвaжaть и пpизнaть национальноe pyccкoe твopчecтвo! Дocтoин ты нaциoнaльнoгo мoнyмeнтa, русский гpaждaнин-xyдoжник!»
Лев Толстой
Инициатором знакомства Толстого и Репина был музыкальный и художественный критик Владимир Стасов. Впервые их встреча произошла в 1880 году в доме баронессы Симолин. Репин, который к этому времени был наслышан о новом герое современной мысли, отметил тогда, что «Толстой на портрете Крамского очень похож» (подразумевая портрет кисти Ивана Крамского 1873 года).
Но по-настоящему классики сдружились лишь через семь лет: в августе 1887 года Толстой пригласил Репина в Ясную Поляну (где тот в итоге пробыл целую неделю). Затем они продолжительное время были соседями в Москве: ходили регулярно друг к другу в гости, проводили вместе вечера; на совместных прогулках к ним время от времени присоединялся еще один художник — Василий Суриков, который жил по соседству.
Репин вспоминал, что их встречи были бесценны разговорами о вопросах искусства, литературы, морали и общественной жизни, — и позже очень переживал, что не смог «воспроизвести тех удивительных мыслей» писателя, которые ему довелось услышать. Но тем не менее единственный разговор о нищенстве и его значении в крестьянском быту Репин все-таки запомнил, а впоследствии увековечил в своих воспоминаниях о писателе. Рассуждения Толстого о значимости тяжелого физического труда для человека восхищали художника. Находясь рядом, Репин понимал, что граф Лев Николаевич Толстой — человек, изучавший восточные языки и юриспруденцию, — не ставит перед собой цель «создать имидж интеллигента», занимающегося крестьянским трудом; что все эти мысли и поступки — его истинная философия жизни. В наследии Ильи Репина несколько портретов писателя, каждый из которых является отражением мировоззрения и мыслей Льва Толстого, которыми он делился при личном общении с художником.
Репин приводит в воспоминаниях о писателе его распорядок дня: «Окончив чай и закусив парой яиц всмятку, Лев Николаевич идет вниз, в свой небольшой кабинет, заставленный весь очень тесно книжными шкапами, — и погружается в умственную работу.
Занимается он усидчиво, серьезно, до 3-х и более часов; после идет на полевую работу, если она есть. Полевые работы не всегда бывают, и работает граф только в пользу бедных, слабых, вдов и сирот. Если первой работы не предвидится, Лев Николаевич берет корзиночку и идет в лес собирать грибы, это дает ему часы уединения с природой и самим собой».
«Пахарь. Л. Н. Толстой на пашне», 1887 год
Именно такой образ писателя Репин создал в картине «Пахарь. Л.Н. Толстой на пашне». В первый приезд Репина в Ясную Поляну художник стал свидетелем работы Льва Николаевича в помощь овдовевшей экономки их дома — Анисьи Копыловой: «Лев Николаевич необыкновенно искренно и горячо увлекается всяким занятием. Я был свидетелем его неутомимой, трудной работы в поле. От часу дня до самых сумерек он неустанно проходил взад и вперед по участку вдовы, направляя соху за лошадью и таща другую, привязанную к его ременному поясу, лошадь с бороной; он запахивал, “разделывал” поле. Пот валил с него градом, толстая, посконная рубаха, одеваемая им на полевые работы, была мокра насквозь, а он мерно продолжал. Плоскость была не ровная: надо было то всходить на гору, то спускать соху под гору, с осторожностью, чтобы не подрезать задние ноги лошади. Внизу, в овраге, лежала бутылка с белым вином, завернутая в пальто графа от солнца; иногда он, весь мокрый, отпивал наскоро из этой бутылки, прямо с горлышка, и спешил на работу.
Часто во время подъема на гору, побледневшее лицо его, с прилипшими волосами к мокрому лбу, вискам и щекам выражало крайнее напряжение и усталость, а он, поровнявшись со мной, каждый раз бросал ко мне свой приветливый, веселый взгляд и шутливое словцо. Я попросил его, наконец, дать мне соху попробовать попахать. Он сообщил мне необходимые правила, и я пошел. Сначала мне показалось легко; но, от неумелости держать соху на равномерной глубине в земле, и в то же время следить за правильностью борозды и за шагом лошади — я начал спутывать линию борозды, соха то врезывалась очень глубоко, то скользила поверх, и я, собрав всю свою выдержку, едва дотянул второй подъем на гору и возвратил соху хозяину, вспотев и устав до невероятности от непривычного труда; правда, и день был жаркий, 9-го августа.
Я вспомнил про свой карманный альбомчик и зарисовал графа пашущим, в двух позах, ловя моменты пока он проходил близко мимо меня.
Поздно, в сумерках, кончил он наконец второй участок вдовьей земли. С оврага подымался уже сырой туман, и я боялся, чтобы Лев Николаевич не простудился. Он надел пальто сверх промокшей насквозь рубахи, и мы отправились домой.
Лев Николаевич был в самом счастливом расположении духа, в голосе его слышалась переполненность благостью душевной, без всякой сентиментальности. “Меня удивляет, — говорил он, — как это люди лишают себя самого блаженного состояния, самых счастливых часов жизни — часов полевого труда. Сознание несомненно принесенной пользы, сладкое утомление, превосходный аппетит и крепкий сон — вот награда полевому работнику”».
Через год — летом 1888 года — Толстой самостоятельно перестроил избу Копыловой, выполняя все плотничьи работы своими руками.
Репин отмечал, что, рассуждая о нищете и бедности как о великой благодетели, Толстой звучал глубоко и трогательно: «Он говорил много интересного: о пустоте, измельчании человечества в городах, о их пустозвонной, фальшивой суете и крайнем нравственном и физическом бессилии и развращенности горожан». Но, оставаясь наедине с самим собой, художник размышлял, ставил под сомнения свои же наблюдения: каков Толстой в быту, следует ли он своим умозаключениям в повседневной жизни? Чтобы развеять эти сомнения, он много общался с крестьянами в Ясной Поляне — и на любые вопросы о человеческих качествах графа слышал исключительно добрые отзывы. Работая над портретами Толстого, Репин будто собирал материал, наблюдая за писателем и бережно фиксируя все интересные особенности не только его внешнего вида, но и характера.
Так, например, Репин вспоминал, как Толстой в 1891 году, пренебрегая просьбами супруги о заботе здоровья, на его глазах «потный бросался в холодную воду и не вытирался после купанья»; как он делал продолжительные прогулки верхом, забираясь без дороги в лесную глушь (Репин сопровождал его в двух таких прогулках в 1907 году); «геройски покорял себя труду» (чему Репин сам был свидетелем дважды: он видел Толстого и на пахоте — в 1887 году, и на косьбе — в 1891 году).
Все эти наблюдения вошли в доклад Репина «Воспоминания портретиста», с которым он выступал перед петербургскими художниками в 1914 году. Этот труд, равно как и многочисленные портреты писателя, является абсолютно уникальным историческим материалом. И рассказывает нам прежде всего о том глубоком чувстве уважения и любви, которое испытывал Репин к великому русскому писателю.
Наталья Нордман
Наталья Борисовна Нордман — известная также под писательским псевдонимом Северова — была спутницей Репина на протяжении 15 лет. Яркая и эпатажная личность своего времени, она вызывала крайне противоречивые чувства у современников: ею восхищались, ее ненавидели, осуждали Репина за его выбор и в то же время стремились к нему в гости — в гостеприимные «Пенаты», — чтобы посмотреть, что еще придумает эта оригиналка, его гражданская жена.
Наталья Нордман родилась в 1863 году в Гельсингфорсе (ныне Хельсинки) в семье русского адмирала шведского происхождения и русской дворянки; ее крестным был император Александр II. Получив прекрасное образование, в 20 лет она отправилась в США, где работала на ферме. По возвращении в Россию жила у своей приятельницы — княгини Марии Тенишевой, где ей и было суждено встретиться с Ильей Репиным.
Их отношения развивались стремительно: вскоре после знакомства Наталья узнала, что беременна, но девочке было суждено прожить всего два месяца… Став невенчанной женой Репина, девушка разорвала отношения с семьей и уехала в имение «Пенаты», купленное художником на ее имя. Воспоминания современников из ближнего круга Репина кажутся порой крайне предвзятыми по отношению к Нордман. Стасов писал: «Репин ни на шаг от своей Нордманши (вот-то чудеса: уж подлинно, ни рожи, ни кожи, — ни красивости, ни ума, ни дарования, просто ровно ничего, а он словно пришит у нее к юбке)».
Их жизнь в «Пенатах» была творчески плодотворной и гармоничной: Репин писал картины, Наталья — книги, занималась фотографией и вела быт. Об укладе в их доме слагали легенды: хозяйка сажала за общий стол прислугу (нонсенс для того времени); никто никому не прислуживал. При этом гостям предлагали только блюда вегетарианской кухни — суп из сена, котлеты из овощей. К мужу Наталья обращалась исключительно на вы, всех мужчин называла «товарищ». Кроме того, Нордман отстаивала право женщины на самореализацию, мечтала о принятии закона о сокращении трудового дня прислуги с 18 до 8 часов в день. Через призму сегодняшнего дня кажется, что ничего особенного Нордман не делала, а страстная нелюбовь современников к ней — это, скорее, ревность к Репину, который души не чаял в этой самобытной и весьма экстравагантной женщине.
В портретах, созданных Репиным, мы видим жизнерадостную и увлеченную женщину (художник рисовал ее за роялем и пишущей за столом). Он был старше ее на 19 лет, жизнелюбие и оптимизм Нордман восхищали и вдохновляли его. Но когда в паре случались ссоры, они протекали бурно и болезненно. Доходило даже до разъездов.
Финал у этой истории оказался крайне трагичным и нелепым. Однажды, желая отказаться от натурального меха, Нордман заказала себе сшить пальто с подкладкой из сена. В такой одежде она быстро простудилась и серьезно заболела. Почувствовав, что становится обузой для мужа, отношения с которым к тому времени уже изрядно охладели, Нордман взяла немного денег и уехала в приют в Швейцарию, где скоропостижно умерла в полном одиночестве. Репин писал ей письма, которые позже нашли невскрытыми. Современники, правда, вспоминали, что после внезапного отъезда Натальи Репин особо не горевал, так как устал от выходок супруги… Так ли это было на самом деле? На этот вопрос ответ мы уже вряд ли получим. Да и какая разница: горевал он или нет? Разве это как-то нивелирует их долгую счастливую жизнь до этого?
Закончить рассказ об этой необычной женщине, оказавшей огромное влияние на Илью Репина, хотелось бы словами Корнея Чуковского:
«Пусть ее проповедь была порой чересчур эксцентрична, казалась причудой, капризом — самая эта страстность, безоглядность, готовность на всякие жертвы умиляла в ней и восхищала. И присмотревшись, вы видели в ее причудах много серьезного, здравого…
Ко всякой пропаганде был у нее огромный талант.… Ее проповедь кооперации положила в Куоккале начало кооперативной потребительной лавки; она основала библиотеку; она много хлопотала о школе; она устраивала народный театр; она помогала вегетарианским приютам — все с той же всепожирающей страстью. Все ее идеи были демократичны…
Когда мне в “Ниве” попалась ее повесть “Беглянка”, я был поражен неожиданным ее мастерством: такой энергичный рисунок, такие верные, смелые краски. В ее книге “Интимные страницы” есть много очаровательных мест о скульпторе Трубецком, о разных московских художниках. Помню, с каким восхищением слушали в Пенатах писатели (среди которых были очень большие) ее комедию “Деточки”. У нее был хваткий наблюдательный глаз, она владела мастерством диалога, и многие страницы ее книг — настоящие создания искусства.
Она могла бы благополучно писать том за томом, как и прочие дамы-писательницы. Но ее тянуло к какому-то делу, к какой-то работе, где кроме издевательств и брани она не встретила до гроба ничего».
Leave a Reply